Вторая глава из книги Кертиса "Сен-Жюст, коллега Робеспьера"

[Ulfhednar]

После окончания "Органта", Сен-Жюст посетил Париж, где он встретил Камилла Демулена, который приветствовал его без особого энтузиазма и согласился анонсировать поэму в своей газете. Но стремительное течение национальных дел вскоре загнало мысли о войнах Карла Великого в мусорный ящик. Поэт нашел себя гораздо более заинтересованным в политике. Он посетил несколько сессий Национальной Ассамблеи и якобинского Клуба и вернулся домой пылающий воодушевляющим энтузиазмом.
Его глубокое недовольство существующим порядком вещей разделялось также новыми правителями Франции, которые быстро преобразовали его в целые новые серии эпохальных законов. Была работа, которую нужно было сделать и в первый раз в французской истории стало возможным сделать ее. Это был новый и плодотворный выход для подавляемой энергии Сен-Жюста. Страсть не должна была быть вредной или бесплодной; это предполагаемая мужская работа помочь мечтам нации стать правдой. И достаточно сильные, чтобы оседлать вихрь и направлять его, придут к пьянящему осуществлению творческого лидерства.
Сен-Жюст стал в своей коммуне главным адвокатом Революции. 21 февраля 1790 г. все жители принесли гражданскую присягу, клянясь в верности закону, королю и конституции, в то время это был лозунг передовых реформ. После деревенских властей первой подписалась семья Сен-Жюста. Когда началось преобразование общих стремлений к свободе и равенству в конкретные желания, французское крестьянство обнаружило, что в основном заинтересованно в земле. Беспримерная возможность представилась, когда Собрание конфисковало церковные земли. Совет Блеранкурской коммуны был занят с марта по май 1790 г. забирая имущество монастыря фельянов, подсчитывая свои доходы, выпуская декреты и письменные жалованные грамоты относительно лиц духовного звания, делая тщательные обыски в Блеранкурском замке.
И во всем этом коммуна просила совета и помощи у Сен-Жюста, доверяя ему различные деликатные обязанности.
Жители его города должны были начать высоко оценивать его ум и навыки в этих трудных делах, поскольку в апреле он был избран как их делегат в ассамблею в Шони, где был избираем главный город округа в департаменте. Города, из которых главный город округа должен был быть выбран, были Суассон, старая местная столица, и Лан. Избиратели из Блеранкура направили своего кандидата выступать за Суассон.Здесь он впервые попробовал сладость руководящей роли, хотя и крошечной ступени; он был избран оратором от своих коллег, хотя они сказали ему, что говорить. Это была элегантная, хоть и юношеская, маленькая речь.
Мой возраст и уважение, которое я к вам питаю (начал он) не позволяют мне подавать голос среди вас, но вы уже показали себя снисходительными ко мне. Я был обвинен, в том, что я завидую славе служения моей стране; но если злоба преуспеет в том, чтобы оторвать мое тело от моего Отечества и от вас, она не сможет сделать это с моим сердцем. Перед вашими глазами я выполняю свой первый боевой подвиг; здесь мой ум упражняется в использовании свободы (???? на службе свободы?), и эта свобода, которой вы наслаждаетесь, моложе чем я. Воля моих избирателей и суровость моей миссии заставляет меня выбрать сторону в споре, который разделяет вас, вынужденный выбирать только одну, мое сознание принадлежит только одной, хотя мое сердце обоим; будучи молодым, я должен наблюдать за мудрыми примерами, и если что-либо тронуло меня, то это сдержанность, которую выказали обе стороны в вашей дискуссии этим утром.
Последовавшие затем его аргументы не восторжествовали, голосование решило в пользу Лана.
Вскоре после этого он написал одно из самых интересных писем из его краткой (?) корреспонденции. Это единственное письмо Камиллу Демулену, с которым он, казалось, был в дружеских, но не близких отношениях. Дата, адрес - все отсутствует.Далее цитата из pylippel.newmail.ru/documents/stj_desm.html
Сударь,
Если бы Вы не были так заняты, я пустился бы в описание всех подробностей Ассамблеи в Шони, где можно было встретить людей всех мастей и калибров. Несмотря на мое несовершеннолетие,2 я был допущен туда. Сьер Желе,3 наш собрат по байяжу Вермандуа, объявил об этом. Но его вытолкали взашей. Мы встретили здесь Ваших земляков, гг. Солса, Виолетта и других, которые были со мною очень любезны. Бесполезно говорить Вам (ибо Вы не любите глупых восхвалений), что Ваша родина гордится Вами.
Вы узнаете прежде моего письма, что центром департамента окончательно стал Лан. Хорошо ли это, плохо ли для того или другого города? Мне кажется, это не более чем вопрос чести в споре между двумя городами, а вопросы чести любого рода значат так мало.
Я поднялся на трибуну, я пытался внести ясность в вопрос о главном городе, но ничего не достиг; я уехал, осыпанный поздравлениями, как осел святыми дарами, и вместе с тем принимая уверения, что уже во время следующей легислатуры я могу рассчитывать оказаться вместе с вами в Национальном собрании.
Вы обещали писать мне, но я предвижу, что у Вас не найдется для этого времени. Я же в данный момент свободен. Возвращусь ли я к вам, или останусь среди глупых аристократов этих мест?
Крестьяне моего кантона отправились по моем возвращении встречать меня в Маникан. Граф Лораге4 был весьма изумлен этой безыскусно-патриотической деревенской церемонией. Я повел их всех к нему нанести визит. Нам сказали, что он в полях, и тогда я поступил, как Тарквиний;5 у меня в руке был прут, и этим прутом я посбивал головки оказавшихся передо мною папоротников, что росли под окнами замка, и ни слова не говоря, мы повернулись к нему спиной.
Прощайте, дорогой мой Демулен. Если я Вам буду нужен, пишите мне. Ваши последние номера исполнены превосходных мыслей. Аполлон и Минерва не оставляют Вас, не прогневайтесь. Если Вам нужно передать что-то своим землякам из Гиза, дней через восемь я вновь увижусь с ними в Лане, куда собираюсь совершить путешествие по личным делам.
Прощайте еще раз, слава, мир и патриотический пыл.
Сен-Жюст.
Собираюсь сегодня вечером читать Вас, ибо говорил о Ваших последних номерах, лишь мельком просмотрев их. Все еще существовало искушение испытать себя в деревенских делах, однако, Сен-Жюст прежде созрел до государственной службы. Избиратели дистрикта Шони встретились в Блеранкуре, в мае 1790 г., чтобы избрать судей, но беспорядки заставили перенести встречу в Шони. Сен-Жюст. который там не присутствовал, писал своему другу Тюилье в этой повелительной манере. "Ты без отсрочки внесешь обращение к Департаменту, требующее, чтобы следующая сессия проходила в Блеранкуре. Ты найдешь его готовым сразу по прочтению сего, и оно будет у тебя, подписанное вместе с копией. Вот оно, тебе не надо писать его самому".
Несомненно, Сен-Жюст ощущал все сильнее и сильнее божественное право и ответственность лидерства. Нельзя отрицать, что он жаждал шансов проявить свое непреходящее чувство власти . Шансы получить известность не часто появлялись в Блеранкуре; на таком низком пьедестале нужно было стоять на цыпочках, чтобы вообще быть увиденным над толпой теми в Париже, чьего внимания так страстно хотелось К счастью, Сен-Жюст был вполне высок в интеллектуальном плане и это помогло. Любопытный случай дал ему возможность, за которую он жадно ухватился. Некоторые консервативные члены Национального Собрания протестовали против недавнего декрета, отказывающего Католической Церкви в праве быть государственной религией. Упаковка, содержащая тридцать копий этого протеста, была послана Сен-Жюсту каким-то неудачливым человеком, который, вероятно, знал его только как местечкового лидера, не позаботившись выяснить его убеждения.
Сам этот факт свидетельствует о прогрессе, которого Сен-Жюст уже достиг, так как он не занимал никакой местной должности. Он немедленно попросил о созыве специальной сессии муниципалитета. Акция, которую они предприняли занесена в муниципальный реестр городка, как изложено ниже.
Сегодня, 15 мая 1790 г. муниципалитет Блеранкура был созван на чрезвычайное заседание.

Франсуа Монневё, прокурор коммуны, взял слово и сказал нам:

Что 11 числа текущего месяца г. де Сен-Жюсту, выборщику департамента Эна, проживающему в настоящее время в Блеранкуре, был доставлен пакет, содержащий три десятка экземпляров листовки, озаглавленной "Декларация части Национального собрания относительно декрета, принятого 16 апреля 1790 г. о религии";

Что к этой посылке было приложено письмо, исполненное максим самых одиозных, в котором ему предлагалось использовать свое влияние в этих краях в интересах религии, подрываемой этим декретом, и обнародовать сочинение, содержащееся в посылке.

Тогда Собрание в единодушном порыве потребовало, чтобы Сен-Жюст представил письмо. Последний, приглашенный прибыть в Собрание, зачитал это письмо, о котором он сам сообщил прокурору коммуны.

Собрание, в справедливом негодовании против омерзительных принципов, которые враги Революции пытаются распространить среди народа,

Постановило, чтобы декларация была разорвана и сожжена на месте, что и было тотчас исполнено; г. де Сен-Жюст, держа руку в пламени этого пасквиля, произнес клятву умереть за отечество и Национальное собрание и скорее погибнуть в огне, как это сочинение, чем забыть свою клятву: эти слова вызвали слезы на глазах у всех. Г. мэр, держа руку в огне, повторил клятву вместе с другими членами муниципалитета; затем он поздравил г. де Сен-Жюста, сказав ему: "Молодой человек, я знал вашего отца, вашего деда и вашего прадеда; вы достойны их, продолжайте так, как вы начали, и мы увидим вас в Национальном собрании".

Подписано: Оноре, мэр, Монневё, Тюилье-старший, Карбонье, Дютайи, Кентела, Ж.Б.Каперон и Тюилье-младший, секретарь-регистратор
Корреспондент якобинского клуба который писал это в 1793 г, сказал, что как Муций Сцевола, безразличный к боли, Сен-Жюст погрузил руку в пламя жаровни, давая клятву. К восхищению этим героическим жестом его подтолкнуло то, как мэр поздравил Сен-Жюста. Выдержка из реестра показывает, что Сен-Жюст играл роль Сцеволы, так же как и мэр, о котором используется то же выражение. Жест был на самом деле безболезнен, но достаточно театрален для всех практических целей. Схожей попыткой произвести впечатление на умы тех, которые имели тогда значение является письмо, которое обозначает его связи с Робеспьером. Оно как веха на его пути. Здесь нет традиционных приветствий. севера, pylippel.newmail.ru/documents/stj_robesp1.html К Вам, кто поддерживает отечество, изнемогающее под натиском деспотизма и интриг, к Вам, кого я знаю только как Бога по его чудесам, к Вам, сударь, обращаюсь я с просьбой присоединиться ко мне, чтобы спасти мой несчастный край. Город Куси решил перенести к себе (здесь ходит такой слух) открытые рынки местечка Блеранкур. Почему города должны поглотить привилегии деревни? Что же тогда останется этой последней, кроме податей и налогов! Поддержите, пожалуйста, всею силою Вашего таланта адрес, который я отправляю с той же почтой и в котором ходатайствую о присоединении моего наследственного имущества к национальным имуществам кантона, чтобы сохранить моему краю привилегию, без которой он погибнет голодной смертью.
Я не знаю Вас, но Вы — великий человек. Вы не только депутат одной провинции, Вы депутат человечества и Республики. Сделайте, пожалуйста, так, чтобы мое ходатайство не осталось без внимания.
Сен-Жюст, выборщик департамента Эна.
Ответил ли Робеспьер на это письмо - неизвестно, но оно показывает, как рано Сен-Жюст почувствовал это великое восхищение, которое было предназначено , чтобы принести ему за такое короткое время как славу, так и смерть
Это кажется необычным при его теоретической нелюбви к войне, что самый постоянный пост, который занимал Сен-Жюст в эти ранние годы, был в Национальной гвардии. Однако, эта организация имела целью военную агрессию; это была просто гражданский долг, чтобы охранять порядок в беспокойное время.
В это время он был здесь не как беглый вор, не как автор мятежных стихов, но как надлежащим образом избранный представитель его сограждан, один из тысяч гвардейцев со всей Франции, сидящих вместе Национальным собранием и высочайшими сановниками государства и дающих обычную клятву верности нации, закону и королю.
Настороение в том случае, когда он снова увидел короля глубоко отличалось от радостоного оптимизма 14 июля 1790 г. Почти год прошел с тех пор и 24 июня 1791 г. дистрикт Шони послал вооруженное формирование в Суассона au -devant du roi, этот эскорт не делал ему чести, это была тюремная стража. Тени уже сгущались над Людовиком, который был возвращен из Варенн, в сущности, пленник в своем унижении. Сен-Жюст был членом отряда.
Деревья свободы начали пускать ростки в обогащенной революционной почве. Во время посадки дерева в Блеранкуре Сен-Жюст был заметно гостеприимен. (?) Он сообщил гвардейцам, собравшихся в пустом сквере, что у него дома есть бюст Мирабо и пригласил их всех последовать за ним "в его поисках" (?????). Они послушно двинулись толпой в дом Сен-Жюста, бюст был помещен на столе зять его Decaine сказал соответствующую случаю речь, зарегистрированную в муниципальном реестре.
И так в связи то с одним событием, то с другим проявлялась популярность Сен-Жюста. Когда местная гвардия была реорганизована в феврале 1792 г. он был сделан капитаном этого военного подразделения и когда вскоре после штатные выборы подняли его до капитан-лейтенанта, "la campagnie dite de Saint-Just продолжило носить его имя и послало его в федерацию в главный город дистрикта, как своего представителя. На этой стадии дел Сен-Жюст докладывал собранию коммуны о великодушном предложении сеньора, предлагает послать ему выражение благодарности и преданности и приписывает его предложения "безупречному результату доброты его сердца".
Годом позже тон сердит и враждебен. Дружеский арбитраж потерпел неудачу и Сен-Жюст стал официальным адвокатом Блеранкура в судебном преследовании.
Краткая записка, составленная им формальна, тщательно обоснована и для непрофессионала выглядит убедительной. Только однажды чувство социальной справедливости силой отвоевывает себе место (?) негодующе, через массу деталей; это единственное предложение показывает, как развилось общественное мнение во Франции в течении года:
. Таким образом, коммуна Блеранкура обнаружила себя изгнанной со своей собственности никакие другие права не гнали их, кроме прав силы; пахарь потерял половину своих стад; леса, не представляющие ценности и еле-еле растущие на камнях заменили пастбища, канавы выкопанные кругом этих лесов, должны предотвратить подход законного владельца, которого деспотизм оторвал от его собственных земель; богатейший из жителей был также самым жадным, самым грубым, наименее великодушным, он сократил плантации, отменил право свободного прохода, презирал сельское хозяйство и, когда правление законов оживило надежды местных жителей, были испробованы тысячи уловок, чтобы испугать и обмануть их; он предлагал 3000 франков за плантации, стоимость которых 12000 .
Итак, как писатель, гражданин-солдат, городской юрист, этот человек достиг большего уважения своих товарищей. Некоторые не любили его, другие завидовали, большинство следовало за ним. Он стал, бесспорно, местным лидером, несмотря на то, что он был так юн. Время, казалось, оперило его крылья для долгого полета. Должно было быть новое Собрание и в минуту донкихотского бескорыстия старое Собрание постановило, что ни один из его членов не может быть избранным вновь. Тут был шанс для новых людей.