Дж. М. Томпсон. Робеспьер.

[Ulfhednar]

Глава первая "Учащийся" целиком.
Максимильен Мари Изидор де Робеспьер родился в Аррасе 6 мая 1758 г. Его отцом был Максимильен Барламью Франсуа де Робеспьер, а его матерью Жаклин Маргарита Карро.
Если было что-то ирландское в происхождении семьи Робеспьера, если их фамилия была искажена из Роберта Спирса, Петер Роберта(?), Роспера, Роупера, Руупера, или Рот Фитц Пьера; или если было что-нибудь ирландское в характере Максимильена или выражении лица, что пришло из-за Ла-Манша*; во всяком случае, этот род был во Франции постоянно с 15 столетия. От Жиля де Ромеспьера, Ронмеспьера или Румеспьера, упоминаемого в 1429-1431 гг. и его правнука Гийома, чье клеймо, выбитое на гербе (?) присутствует на документе 1482 г. семейное имя и дом могут быть прослежены....
Жан в начале 16 столетия был судебным исполнителем при Арраском совете и королевским аудитором в Бетюме; его сын Робер совмещал должность секретаря и небольшое бакалейное дело; его праправнук, другой Робер, был секретарем, поверенным и нотариусом в Амесе, Энене(?) , Карвене около Ланса; и в Карвене пребывал главный дом семьи. пока, наконец, дедушка и отец Максимильена не надели барристерские мантии и не стали наслаждались респектабальной, если и не очень выгодной практикой в Аррасе, правовой и духовной столице Артуа.
Дедушка, первый Максимильен, старался поправить семейную удачу, женившись на дочке хозяина гостиницы. которая принесла ему некоторую недвижимость в Аррасе; и он он почти достиг известности, когда, в 1745 г., Чарльз Эдвард Стюарт, Молодой Претендент, заранее назначил его одним из первых должностных лиц масонской ложи, чем он был вознагражден городом(????) после шести месяцев гостеприимства. Возможно. потому что он стал богачем. этот предок мало занимался юридическими делами, и долгое время брал не больше двух прошений в год. Из его сыновей и дочерей, дядей и теток Максимильена, только двое играют значительную часть в настоящей истории-Мария-Маргарита (1735-1791), впоследствии мадам Дезорти и Амабль (?) Альдегонд (???) Анриетта, которая стала мадам Дюрю (???).
От этой респектабельной. но непримечательной семьи отец Робеспьера унаследовал законную клиентуру, кусок собственности, герб, городской дом и право ставить де перед своей фамилией.Два дома на площади Шадроне (?) и на улице Бушер(?) должны были приносит 12-15 тыс. ливров в год: но собственность и практика вместе означало небольшое богатство для выходца из семьи, состоящей из 14 человек, с 8 детьми. Вскоре пришлось отказаться от платы за ежегодную панихиду(??) и постоянное состояние уменьшалось по воле бабки (???); когда Мария Маргарита выходила замуж, у нее не было приданого кроме своей мебели; и все. что внуки в конечном счете унаследовали -неадекватную сумму 8 тыс. ливров. Дед Робеспьера по матери был в самом деле, пивоваром, но собственность Карро по сути исчезла во время выплаты долгов и наследств. Без денег. чтобы поддерживать их, фамильный титул и герб приносили мало удовлетворения, и оба исчезли в начале революции. Отец Робеспьера, беспомощный наследник этого исчезающего имущества, был предназначен родителями для духовной жизни и начал послушничество с Premonstratensian of Dommartin, но не найдя там своего призвания, он вновь вернулся домой, читал право в Дуэ и вернулся к семейной профессии барристера, присоединенный к Арасскому суду (1756). Через два года. в возрасте 26 лет он заключил поспешный брак с Жаклин Карро, дочерью Жака Франсуа Карро, пивовара с улицы Ронвилль, и Мари Маргарит Корню. (2 февраля 1758 г. и Максимилиан родился четыре месяца спустя. За ним быстро последовали две дочери и другой сын - Мари Маргарита Шарлотта (родилась 8 февраля 1760 г.), Анриетта Евлалия Франсуаза (28 декабря 1761 г.) и Огюстен Бон Жозеф (21 января 1763 г.). пока. с рождением пятого ребенка, который не выжил, 4 июля 1764 г., силы матери не истощились и она не умерла 16 июля, 29 лет отроду, оставив четырех маленьких детей, и память, о которой, как говорит его сестра. Максимилиан никогда не мог вспоминать без слез.
Достаточно вероятно, в любом случае, что его стесненное(?) и несчастное детство оставило свою печать. Смерть матери и уход отца, когда он был лишь ребенком, превратило его, пишет его сестра, из нормального веселого мальчика в степенного и добросовестного молодого главу семьи, который серьезно разговаривал со своим младшим братом и сестрами и присоединялся к их играм только для того, чтобы показать, как они должны играть. Сам он любил книги и птиц и говорят, что его мать выучила его плести кружева(?). Когда его сестры наносили воскресные визиты к Карро, им позволялось ухаживать за его ручными голубями и воробьями, и однажды даже взять одного из них к себе домой, но лишь в тот раз, потому что тот умер от небрежности; и когда он отправился в колледж, он оставил свою коллекцию рисунков и другие свои сокровища своей семье, но его птицы были отданы его подруге, которой можно было доверить присматривать за ними.
Неизменным фоном этого довольно аскетического детства была религия, религия навязанная ежедневными молитвами в школе Аббатства, религия – по крайней мере, в виде сооружения игрушечных часовен – поощряемая в доме их теток, которые радовались своей благочестивой репутации, и их друзьями из духовенства; и религия сама делалась величественной в соборе, где юный Максимилиан играл свою роль в драме в толпе (?), в белой тунике (?), как псаломщик или актер.
3
Успехи мальчика в школе были настолько многообещающими, что после трех лет, в одиннадцатилетнем возрасте, ему дали стипендию в Парижский Университет. Это было одно из четырех вложений (???) оказавшихся подарком для аббата Сен-Вааст со времен последнего слияния основанного в XIV столетии Арасского Колледжа с Колледжем Луи-ле-Гранд и предоставляло проживание в пансионе и обучение все это время по десятилетнему курсу.
Занятия Робеспьера в Луи-ле Гранде началось в октябре 1769 г. Это огромное здание с его мрачными входными воротами, на улице Сен-Жак, его восьмью четырехугольниками, его Залом, Часовней, классными комнатами, с его нехваткой ванных комнат и уборных, было в чем-то похоже на Оксфордский Колледж.
Его 200 обычных учеников и увеличившееся число пансионеров и приходящих учеников находились под надзором Принципала, Вице-Принципала и штата из двадцати трех постоянно проживающих там учителей, пока лекции читались приходящими профессорами. За время десятилетнего обучения Робеспьера сменилось три Принципала – Гарден де Меснил (?-1770), автор работ по принципам риторики и латинским синонимам; Пуагнар д Энтело (????), который ушел, после нескольких лет правления, в отставку (1778), вместе с большинством своего штата, оставив колледж в больших долгах (?) и Дени Берардье, терпимый человек, с политическими амбициями, который бросил академическую жизнь в 1789 г., чтобы стать депутатом Национального Собрания. Из них, кажется, только Берардье оказал влияние на Робеспьера. Их дружба пережила школьные годы, и когда его старый ученик Демулен женился, Берардье руководил церемонией, а Максимилиан зарегистрировал (?) брак.
Во времена Робеспьера стипендиаты более не различались от студентов незнатного происхождения тем, что были по другому одеты или хуже питались; но они все еще были в невыгодном положении по сравнению с богатыми мальчиками, которые могли жить в относительном комфорте, держать при себе слугу и смотреть сверху вниз на простые объекты благотворительности(?). Робеспьер, один из беднейших мальчиков в школе, был вынужден экономить деньги на одежде, чтобы потратить их на парикмахера или на книги: в 1775 г. и вновь в 1778 г. ему пришлось обращаться с просьбой к своему Prefet d etudes, о приличном костюме, чтобы вручить адрес ЛюдовикуXVI, или выразить свое почтение своему патрону, арасскому епископу.
Но в школе бедность – не препятствие для дружбы. В течении своих первых двух лет в Париже Максимилиан мог найти убежище от трудностей своей новой жизни в комнатах своего родственника, мсье Делароша, каноника Нотр-Дама.; его смерть в 1771 г. направила мальчика назад к его школьным товарищам, из которых самым близким, казалось, был умный и привлекательный мальчик из Гизы, на два года его моложе, по имени Камилл Демулен.
Другие, которые впоследствии получили определенную известность, были Фрерон, Дюпорт-Дюпетр, Суло и постоянный ученик из Нойона, по имени Ле Брюн(?). В годы могущества Робеспьера человек по имени Дюбуа написал чтобы напомнить ему, что они ходили в школу бок о бок и дипломатичный аббат Ноэль признавал легкое пренебрежение знакомством(?)
Со всеми поводами, чтобы работать, и немногими интересами за пределами школы, у Робеспьера был устойчивый. Даже блистательный прогресс в классических языках. Между 1769 и 1776 г. имя Людовика Франциска Максимилиана Мари Изидора Робеспьера Atrebas (то есть родом из Арраса) шесть раз в призовых листах за успехи в латинской и греческой поэзии и переводах; и в 1775 г. он был настолько очевидно первым учеником по классическим языкам, что он был избран, чтобы прочесть речь на латыни, приветствовавшую Людовика XVI и Марию-Антуанетту, когда они посетили колледж на обратном пути со своей коронации в Реймсе: свидетель отметил, что король доброжелательно посмотрел на мальчика, который однажды потребует его смерти. Эти успехи, разумеется, (почему разумеется?), были результатом не сколько природного гения, сколько способностью трудится. «Он был работяга, -говорил один из его учителей, -но heavy in hand -??? ,как вол за плугом», и трудолюбие стало отличительной чертой всего, что он предпринимал.
Об обучении Робеспьера не классическим наукам известно мало. Для Амеля кажется само собой разумеющимся, что «любимый ученик Эриво(?), должен был писать эссе, Дышащие стоической моралью и рвением к свободе». И он приводит прозвище Робеспьера, которое, за его воодушевление латинской риторикой, было дано ему самим Эриво, «римлянин»; также как, в сестринском воображении Шарлотты, он всегда получал первую награду. Больше можно узнать из пассажа в книге его друга Демулена «Французская революция и Брабант» в которой, говоря об их школьных днях, он напоминает Робеспьеру, как у профессоров, которые учили их ненавидеть собственное правительство, они выучились любви к свободе и страстно желали знать, когда же Франция сможет стать свободной.
Под таким влиянием они и росли, как и многие из их поколения, читая Вольтера, Рейналя, Руссо и других авторов Просвещения, чьи разлагающие работы (это, кажется, цитата…), контрабандой проносились, согласно Ройо, в колледж, парикмахером или золотарем(??), «голова Робеспьера была наполнено Руссо» и однажды, незадолго до 1778 осуществился визит в мансарду, в которой сам Жак-Жак доживал свои последние дни.(Далее перевод отрывка – не мой). «Я видел тебя, - писал Максимилиан годами позднее, - на склоне твоих дней, и это воспоминание является для меня источником горделивой радости; я созерцал твои величавые черты; я видел печать скорби, на которую осудила тебя людская несправедливость».
4.
Какой характер был у Робеспьера в колледже? Существуют два мнения, и они едва ли совместимы. Одно принадлежит его биографу Ле Блану, великому элемозинарию Его Святейшества Пруяру, и его школьному товарищу Фрерону; другое – его сестре Шарлотте. «Он был таким же в колледже,» - говорит Фрерон- «каким и в свои последние дни – меланхоличный, замкнутый и желчный; завидующий успехам своих товарищей, он никогда не принимал участия в их играх, а уходил на одинокие прогулки, шагая в манере мечтателя или инвалида. В нем не было ничего юношеского. Его беспокойное лицо всегда искажалась конвульсивными гримасами, которые мы знаем так хорошо. Молчаливый, необщительный, замкнутый, скрытный, его наиболее заметными качествами были самолюбие, непреодолимое упрямство, укорененная нечестность. Я не могу припомнить, чтобы я видел его улыбающимся. Если кто-то обижал его, он выучился лицемерно скрывать свое негодование. Ле Блан говорит, что некая мадам Мерсье из Арраса, посылая своего сына на собственные средства в Луи-ле-Гранд, писала, чтобы он «не имел никаких дел с юным Робеспьером, который, между нами, обещает превратиться в подлеца», и описывает его, как тихого, самодовольного, непопулярного мальчика, который совершенно не заботился о морали, и возмущался, когда о ней заботились другие».
Это свидетельство крайне сомнительно. Фрерон, один из шайки, которая свергла Робеспьера, поставлял свои воспоминания, как материал для анти-робеспьеристского рапорта Куртуа. Ле Блан был католик, роялистский беженец, который ненавидел все связанное с революцией. Пруйяр был священником – эмигрантом у которого также не было причины щадить апостола Верховного Существа или инициатора его изгнания, и порицания мадам Мерсье, если они действительно относились к Максимилиану, а не к его младшему брату, Огюстену, могут означать лишь, что она была шокирована его либеральной и скептической манерой разговаривать, когда он проводил время от времени каникулы в Аррасе.
С другой стороны, сообщение Шарлотты о школьных днях ее брата превращало его в традиционного героя школьных повестей. (далее перевод не мой) «Я слышала, -Лаппонерей заставляет ее говорить, - что его очень любили учителя и товарищи…в продолжении всего этого времени не произошло ни одной ссоры между ним и его товарищами, настолько у него был ровный и мягкий характер. Он стал защитником младших против старших, стоял всегда на их стороне, даже дрался, чтобы защитить их, когда его красноречие не увенчивалось успехом». Это всегда был тезис Шарлотты, что ее брат, бывал победителем в случаях угнетения, в случаях ли с школьными хулиганами, с несправедливостью ли закона, или тиранией государства. Мы не можем доказать, что она преувеличивает, но весьма вероятно, что настоящий пассаж, еще один пример этой привлекательной защиты.
5.
Говоря об одном предмете – а именно о религии – мы находимся на более твердой почве. Робеспьер уехал в Колледж обыкновенным, а может быть и убежденным католиком, он оставил его обычным, если не убежденным скептиком. Бок о бок с классическим и философским образованием, и постоянным увлечением им, существовала католическая система с ее ежедневными службами и мессами, принудительной ежемесячной исповедью, причастием (как минимум) перед всеми великими праздниками и затворничества, которыми открывался каждый Академический год.
Первый год обучения Максимилиана в Колледже был отмечен смертью в возрасте 16 лет набожного юного ученика, Дж. М. Л. Г. Декалога (?) де ля Пери, чья история его нравоучительной жизни была напечатана вскоре после элемоназинарием (официальный папский раздатчик милостыни) Робеспьера, аббатом Пруяром и стала классическим руководством для благочестивых. Первые годы в школе Максимилиану должно было быть трудно сопротивляться давлению официальной набожностью, и он был одно время обычным честным причащающимся. Но, когда он вырос, и его жизненный опыт расширился, в уме у него произошла перемена, едва ли менее обычная, чем в наше время; и хотя он никогда полностью не отступался(??) от церковных традиций, он признался спустя годы, «что он был довольно плохим католиком, даже в Колледже. В крайне высокопарном пассаже, основанном, вероятно, на воспоминаниях Пруяра, но окрашенном его собственной нетерпимостью, Ле Блан так описывает эту перемену. « Из всех обязательных правил в школьном образовании», - пишет он, - «ни одно, казалось, не было более сложным или чуждым по духу, чем те, которые носили особо религиозный характер…Молитва и проповеди, службы и исповедь были одинаково ненавистны для него, и он исполнял свои обязанности в этом отношении с сердцем, полным негодованием. Поскольку он не мог избежать присутствия во время религиозных обрядов, он принимал в них участие совершенно безжизненно. Он держал, как будто он был вынужден, Часослов в руке, но не листал страниц. Когда его товарищи молились, его губы были сжаты; когда они пели, он молчал. Даже среди Святых Тайн, и у подножия алтаря, неся Святой Дар (?), когда любая внешняя непочтительность была бы замечена, было легко заметить, что его мысли и интересы были далеки от бога, которого его просили почитать. Когда позже, как ученик старших классов, он не был более вынужден ходить к причастию, он совершенно прекратил это делать. Во время религиозных (?) уединений он и не пытался скрыть скуку. Если его исповедник, аббат Асселин, иногда доводил его до слез, это необычное проявление эмоций было скорее знаком боли, чем раскаяния».
Мы скорее назовем это обычным, чем убежденным скептицизмом. Существуют, в любом случае, мало свидетельств, что в какой-либо период своей жизни, Робеспьер был достаточно заинтересован в обрядовой стороне католицизма, чтобы продумать до конца
свою позицию в одиночестве или против сложностей (????): все наводит на мысль, что он. вероятнее всего, разделял модную реакцию против ортодоксии предшествующих поколений - реакции, которая не была несовместима в его случае с пережитком подлинной веры в господство Провидения, или со стремлением к почти пуританской моральной дисциплине.
Именно здесь Луи-де –Гранд оставил свой самый продолжительный знак. Можно честно предположить, что книги аббата Пруяра «Жизнь добродетельных учеников» и «Образец добродетельных людей», редко читались его учениками, предположительно с насмешкой, и что ненормально добродетельная жизнь, рекомендованная набожным автором, не нашла много последователей среди школьных товарищей Робеспьера: но дисциплинарная система. Внедряемая в его «Инструкции в форме регламента для maitres des quartier» была основой, которой невозможно было избежать, их повседневной жизни. В школе, как и в часовне, в зале и дортуарах, как и в течении игр и прогулок, всегда присутствовал maitre des quartier, чтобы насаждать порядок и хорошие манеры. И быстро предотвращать, любыми мерами, умышленным шпионажем, вторжение волков в загон для скота. В школе у каждого мальчика был свой стол, в котором он держал свои книги и письменные принадлежности, свои личные вещи и пеньюар. Который он надевал для ежедневного причесывания. Это была обязанность учителя(?), поддерживать тишину во время подготовки к занятиям, ставить хорошие или плохие отметки за поведение, посылать еженедельные рапорты Принципалу и осматривать столы в поисках «вредных» книг и рисунков. Он всегда должен был присутствовать в Зале, чтобы насаждать порядок и хорошие манеры, наблюдать, как старшие мальчики, как они иногда делали, прислуживали младшим, и организовывал чтение какого-либо благочестивого труда. Ночью он проходился по дортуарам, чтобы увидеть. что каждый мальчик был в своем собственном алькове, должным образом вымытый и в хорошо застеленной постели, а их одежда аккуратно сложена, прежде чем погасить огни. Во время перемен его обязанности были очень тяжелыми. Мальчики «спускались с цепи» в саду, чтобы играть в мяч, за чем он должен был смотреть с постоянной заботой о том, чтобы меньше бойких мальчиков могли покалечить друг друга, недовольные не нарушали правил, или настоящим шалопаям собираться вместе для худших целей. Даже Decalogue, мог выбежать на улицу против правил, чтобы увидеть проходящую религиозную процессию. По праздникам были прогулки, также под присмотром учителя, к загородному дому, принадлежащему к школе, или, в качестве особого удовольствия к Дому Инвалидов и другим достопримечательностям Парижа; мальчикам должны были даже давать дополнительные карманные деньги, чтобы купить на них фрукт или отдать их нищему, но их должны были держать вдали от речных берегов, замерзших прудов, закусочных и других опасных мест. Эта суровая система, насаждаемая девять месяцев в году, могла вызывать негодование, но едва ли ей можно было противостоять, и, хотя она превратила некоторых мальчиков в мятежников, другие превратились в резонеров.
6.
Речь Робеспьера, приветствовавшая Людовика XVI, так воспламенила его литературные амбиции, что ко времени его перехода от риторики к философии (январь 1776) он задумал написать ради приза похвалу Людовику XII и написал М. Тарже, хорошо известному парижскому адвокату, прося о копии недавнего обращения М. де Сен-Ламбера во Французскую Академию.
Два или три года спустя он закончил свой «базовый университетский курс» и начинал выбранный им курс права. Снова он обращается к главе парижской адвокатуры – Дюпати, автору книги об уголовном праве – за советом, касающемся выбора книг для чтения. «Я хочу быть адвокатом», пишет он. «Мне известно, сколь многие качества нужны, чтобы прославиться в этой профессии. Я притязаю по меньшей мере на одно из них, пылкие амбиции и безусловное желание преуспеть».
Но то, что было продолжением к этому письму, именно где и как Робеспьер рассматривал свое изучение права, оставляет кое-что непонятным. Монтжойе(?), враждебный традиционалист, утверждает, что когда Максимилиану было шестнадцать или семнадцать (что было, в любом случае, на два года слишком рано), «двое его родственников, которые были в Париже, посоветовали ему изучать право, и присоединиться к парижской адвокатуре; и что они договорились с Ферьером(?), хорошо известным барристером, взять Максимилиана в свое жилье для этой цели. Когда пришло время ему основать свою собственную практику, продолжает рассказ, один из «благодетелей Робеспьера» пришел повидать Ферьера, и ему было сказано, что характеристики Максимилиана в колледже льстили его способностям, что «у него скудный ум без особой рассудительности и трезвости ума», и что ему лучше начать свою легальную карьеру в Аррасе, где его фамилия может помочь ему, чем в Париже. Итак, он поехал обратно в Аррас, «лелея в своем сердце стыд, презрение и план мести». Совершенно другой рассказ, но столь же искаженный неприязнью, встречается в «Мемуарах» Бриссо, в пассаже, описывающем его собственное правовое обучение в Париже. «Прежде чем оставить тему комнат (?) Нолье, - пишет он, - я должен припомнить явление, шанс наблюдать которое я получил, будучи вторым клерком, человека, все еще играющего поразительную роль в Конвенте, но против чьей будущей известности я бы поставил на кон все. Невежественный, без каких-либо знаний по любому научному предмету, неспособный задумать или высказать какую-либо идею, он, неизбежно обречен был на нечестную карьеру».
Тогда Бриссо был у Нолье отца в течении нескольких последних месяцев 1774,и впоследствии с сыновьями Нолье, и с одним Окантом(?), который в свою очередь унаследовал практику после 1778; тогда как Робеспьер не мог начать изучения права ранее 1778;пока нет другого свидетельства, что он занимался этим у Нолье. Самое большое, что можно допустить, на основании этого крайне сбивающего с пути упоминания,это то, что оба молодых человека могли встречаться.
Опять же слой правды, если он здесь есть, лежащий в основе неблагосклонного мнения о возможностях Робеспьера, в чем соглашаются оба свидетельства,состоит в том, что, хотя он обучался праву в Париже, он никогда здесь не практиковал. Но в этом не было ничего необычного или неожиданного.
То, чему он выучился из своих книг и у Феррье, было скорее теоретическим, чем практическим знанием. Оно дало ему возможность получить свою степень по праву и чтобы его имя вписали в реестр (?) Парижского парламента. Но не существует надежного свидетельства, что для него это было нечто большее, чем формальность; и через три месяца - слишком рано для какого-либо финала несбывшихся надежд в Париже - мы находим его получившим право адвокатской практики в Аррасском суде.
Возможно, что Леуэс(?) обоснованно предполагает, что часть этого периода Робеспьер " вел жизнь, полную честной бедности, уединения и учебы" в маленькой комнатке в пятом доме по улице Сен-Жак, но, в действительности, у нас нет об этом никакого свидетельства; нет также никаких причин предполагать, что он оставил Колледж, который столько лет был его домом.
19 июля 1781 г. по докладу Принципала, в котором говорится о "выдающихся способностях" Робеспьера, его "хорошем поведении в течении 12 лет" и его успехах, как в получении премий в университете(?), так и на экзаменах по философии и праву, ему присуждается прощальная премия, в почти беспрецедентном размере 600 ливров и его стипендия в Луи-ле-Гранд передается его брату Огюстену.