С. Пшибышевская. Термидор.

[Ulfhednar]

Поскольку оба моих дневника удалены, размещаю пока текст здесь.
Станислава Пшибышевска
Термидор
Около восьми часов вечера. Июль. В зале заседаний Комитета Общественного Спасения Бийо, Колло и Вилат сидят близко друг к другу по правой стороне большого стола. Все они склонились над бумагами. Карно рассеянно смотрит перед собой, как и Фуше, который выглядит нервным и нерешительным и время от времени начинает расхаживать по комнате. Обычно возвращается на свой любимый стул у окна. Сложно предсказать в какую сторону он пойдет в следующий раз.
Бийо отодвигается от коллег, откидывается в кресле и впадает в какое-то оцепенение. Он утомлен даже больше, чем Карно. Вся его кровь, каждая клетка тела пропитаны усталостью.
Карно бросает беглый взгляд на лежащий перед ним листок бумаги. Удовлетворение молниеносно вспыхивает и тотчас же исчезает, едва достигнув его сознания, как небольшое отклонение от привычного течения мыслей. Он приводит в порядок бумаги, кладет их в кожаный портфель, еще раз смотрит по сторонам и делает движение, будто хочет уйти. Фуше осторожно наблюдает за ним.
Фуше. Доброй ночи.
Двое депутатов подымают головы, и что-то бормочут.
Фуше преграждает ему путь.
Если позволишь... [Протягивает листок бумаги.]
Карно. А… [Неохотно берет бумагу, сдерживаясь, чтобы не разорвать на кусочки, складывает ее.] Я так тебе признателен. – [Он возвращается к столу, чтобы аккуратно положить документ в портфель.]
Фуше. У тебя лихорадка?
Карно. Нет, почему ты спрашиваешь?
Фуше. Я просто подумал… Всех твоих коллег немного лихорадит, болезнь носится в воздухе. И твои руки так дрожат.
Карно. Я здесь без отдыха со вчерашнего вечера.
Фуше. По крайней мере, теперь ты сможешь немного поспать.
Карно вздрагивает, их глаза встречаются.
читать дальшеФуше [с совершенно невинным удивлением, самым естественным голосом]. Что? Нет, ты меня неправильно понял, я ни на что не намекал.
Карно [настойчиво]. Ты на что-то намекаешь каждым своим словом. Ждешь, что усталый человек откроет свои мысли, как раскрывается устрица, когда ее сопротивление иссякает. Что ты хочешь от меня узнать? Пожалуйста, карты на стол.
Бийо хмурится на своих соседей, подымается, и смотрит на говорящих.
Колло. Можете замолчать, вы, оба?
Вилат. Мы достаточно об этом рассуждали. Пусть сегодняшний день будет исключением, пожалуйста!
Фуше. Ты страшно переутомился, Карно. Так продолжаться не может. Республика нуждается в тебе.
Карно [его плечи вздрагивают]. Совершенно верно. Я должен взять выходной. Сейчас, когда я добился согласованности на всех фронтах и внутри страны. [Сжимает кулаки и говорит сквозь зубы.] – Внутри страны…
Фуше. Конечно, я советую тебе взять выходной. Если эти двое так сообразительны, что могут занять твое место, почему бы им этого не сделать?
Карно [тихо, стуча зубами] говори же, быстро!
Фуше. Читая то письмо, я поразился вежливости Сен-Жюста. Он высказал свое мнение о твоих приказах полностью, обстоятельно и при этом без единого оскорбительного слова. Какое мастерство!
Карно. У негодяя талант – к сочинительству.
Фуше. Но пока я знаю только его мнение. Audiatur et altera pars. Теперь слово за тобой, что ты сам думаешь о своих приказах?
Карно. Тебе-то какое дело? Что ты в этом понимаешь?
Фуше. Конечно, я не военный… Но если юристы в этом разбираются, почему не попытаться священнику.
Карно. За этим стоит он? И на этот раз?
Фуше. Нет, конечно, нет. Я просто подумал… Я знаю, как он интересовался твоей работой. Сейчас он убрал руки со штурвала… и все же. Разве кто-нибудь еще в Париже мог знать об этом конкретном указе, кроме как от тебя самого?
Они смотрят друг другу в глаза.
Карно [дрожа]. Коллега обсуждал со мной эту идею, раньше, конечно. [Бледнеет]. Опять измена с секретными документами.
Фуше. Н-нет... что-то еще. Хорошо, коллега, как ты говоришь, подсказал тебе эту идею, Карно. [Карно вздрагивает.] И эта идея была слишком умной при всей ее... ну, бессмысленности, чтобы ее мог придумать этот коллега. Она пришла из источника, вызвавшего большое недоумение. От другого коллеги. И ты позволил себе оглохнуть, как тетерев на току. И услужливый коллега проинформировал своего коллегу, который, как ты знаешь, сейчас в Бельгии и, можно сказать, проводит твой план в жизнь. И коллега твоего честного коллеги не оставил этот вопрос без ответа – который сейчас тяжело давит тебе на желудок [указывает на портфель].
Под приказом придуманным твоим коллегой стоит твоя подпись. Это был государственный секрет. Но печальная ситуация, в которой ты очутился и результаты приказа – уже не секрет. Ты храбрый человек Карно, если ты все еще с нами. Кто-то другой давно постарался бы скрыться в подполье.
Карно слушает с опущенной головой. Его челюсти крепко стиснуты, сжатые кулаки побелели. Минутное молчание, затем он откидывается назад, делает резкий вздох, хватает портфель и исчезает. Так хлопает дверью, что здание содрогается до основания. Фуше не улыбается, он возвращается к окну. Бийо вскакивает, сдерживаясь, чтобы не выругаться, его лицо искривляет болезненная гримаса.
Колло [прочел газету, смеется]. Поздравляю
Вилат [горячо] Неплохо, э? Только нужно привлечь к этому его внимание.
Колло [мгновенный взгляд]. Так сделай это.
Вилат. Хмм [потирая рукой шею]. Разумеется. Совершенно верно. Ну? Что ты об этом думаешь? [Взглядывает на Фуше].
Колло. Неплохо... вот здесь и вот здесь. Особенно для такого как ты новичка. Ты начинающий, не так ли?
Вилат. Мой первый труд. Двойная нужда стояла у его колыбели. Написано кровью моего сердца. Каждый может это понять, прочтя внимательно. [Снова оглядывается по сторонам, затем шепчет на ухо Колло.] Спроси его.
Колло [оборачиваясь]. Фуше, тебя просили высказать твое мнение.
Фуше [дружелюбно]. Ты же знаешь, оно никогда не ценится.
Бийо неожиданно передергивает плечами, резко выдыхает. Те двое смотрят на него. Он вдруг указывает на газету.
Бийо. Что это? [Недоуменное молчание.] Эта дерьмовая газетенка... сегодня?
Фуше незаметно начинает прислушиваться. Он опускается в кресло справа, как бы давая понять, что представление начинается.
Вилат. Дерьмо самое эффективное оружие, когда воюешь с полубогами.
Бийо [смеется и немного взбадривается]. О, вы, идиоты, жалкие идиоты! [Неожиданно очень вдумчиво.] Да, время заставляет нас постепенно терять хладнокровие, не так ли? Особенно пока ничего заметного не происходит. Невозможно идти с ним в ногу. Это совершенно непристойно. Время сбежало от нас, как молодой жеребенок. Немало людей поранились, пытаясь бежать за ним.
Вилат. Не всякий может вскочить ему на спину и наслаждаться скачкой.
Колло. Но всякий может и должен поспешить помочь его обуздать. Ты согласен, я надеюсь?
Бийо. Нет. Но по крайней мере попытайся. Даже если у тебя не хватит на это способностей.
Фуше. Тебе приснился дурной сон, Бийо?
Недолгая тишина.
Бийо [неподвижен, разглядывает газетные листки]. Скажи, Вилат, почему ты это делаешь?
Вилат. Моя внутренняя жизнь отталкивающа. Почему ты интересуешься именно ей? Как будто не существует множества других странностей.
Бийо. Твой пасквиль просто плох. Настолько плох, что создается впечатление, будто в глубине души ты хотел произвести противоположный эффект. Когда мы всерьез кого-то ненавидим, мы не действуем так грубо. Обвинять его в безнравственности! В сексуальных извращениях – его! Ты привлек внимание к его добродетели, и очень успешно. Если в этом была твоя цель, ты можешь быть доволен.
Фуше. Бийо по-прежнему витает в облаках. Он думает, что любая клевета покажется массам слишком вопиющей, чтобы в нее можно было поверить. Но – чем невероятнее, тем лучше. Народный трибун не должен выставлять свою слишком возвышенную душу на показ перед почтенной публикой, Бийо. У тебя было пять лет, чтобы это понять.
Бийо. Не трать слов, Фуше. Все, что внутри тебя и снаружи равно бесценно. [Вилат смеется]. Какая жалость, что старые добрые дни закончились, не так ли, молодой человек. Дни, когда можно было прожить с помощью самых жалких шуток, произносимых другими, до тех пор у тебя получалось смеяться над каждым их словом. Из тебя бы вышел способный придворный шут. Сложно найти кого-то раболепней. А сейчас тебе остается только доносительство. Тяжкий способ зарабатывать на хлеб с маслом.
Колло [сердито]. Э, Бийо, что с тобой случилось? Желудок разболелся? Или зубы?
Бийо. Вы все ненавидите его, как дворняжки, побитые палкой. Вы боитесь его. Боитесь – это слишком слабо сказано. Вы просто часть парижской толпы, он – личность. Потому что Республика существует только благодаря его воле. Да, он один, и он такой единственный. Он предоставил вам свободу действия, благородно удалился, позволив вам сделать первый ход, дал вам с этой целью месяц. Могло ли вообразить больше иронии в его презрении. За такое обращение он заслуживает убийства. И ты пересказываешь какую-то чушь, заимствованную у римлян и печатаешь ее в газете, предназначенной для прокламаций. Вот твои шахматные ходы, твоя тактика, твоя месть. Вот!
Комкает газету и вышвыривает ее в окно.
Фуше [вздрагивает]. А-ах!
Колло. И что это должно значить?
Фуше. Внимание, все. Смерть – это бросок.
Колло. Что ты говоришь?
Фуше. Это был выразительный жест. Мне нравиться, как великие ораторы бросали свою жизнь на чашу весов. Бийо сделал это по-новому, просто и очаровательно. В этой газете была не только наша жизнь, в ней было наше достоинство. Я с нетерпением жду, что произойдет потом.
Бийо. Чего именно ты хочешь?
Фуше. Поздравить тебя. Ты или прирожденный актер или герой. [Бийо пожимает плечами. Фуше неожиданно меняет тон.] Одним движением руки ты взял на себя задачу, с которой не каждый может справиться.
Долгое молчание.
Бийо. И которую ты столь охотно возложил на мои плечи, так что ты можешь разделить ее со мной.
Вилат [удовлетворенно]. О, да, ты знаешь, он прав. Ты можешь взять на себя эту великую задачу. [Долгая тишина].
Колло. [шепчет испуганно]. Я ничего не понимаю... [Долгая пауза]
Бийо [странно звучащим голосом]. Нет, я не могу принять этот вызов.
Фуше многозначительно смеется.
Вилат. Теперь меня понял. Мы можем пожать друг другу руки. Обе стороны бессильны. И обе теперь с этим согласны.
Колло [удивленно]. Ты им зачарован, вы все им загипнотизированы.
Фуше. А кто избежал этого, Колло. Только самые сильные головы могут против него выстоять.
Вилат. Ты имел в виду самые крепкие головы.
Фуше [сухо]. О, действительно.
Бийо. Да, Фуше прав. И... и я не должен бы отказываться. Но моих сил недостаточно. Вы понимаете, что должно быть сделано?
Это значит свалить человека, который из идеи построил государство, и кто единственной своей волей поддерживает это государство на высочайшем уровне.
Когда эта голова упадет в корзину, ни один атом во вселенной не содрогнется; но она содержит мозг, подобный которому господь не создает и дважды во всякое столетие. И когда этот мозг перестанет работать... Вы видите, что меня здесь пугает. Моя обязанность свергнуть узурпатора! Но тогда достаточно будет первому толстому Бурбону пересечь границу, и Республики как ни бывало! Теперь вы знаете, что такое Республика; никто, кроме него не сможет ее сберечь. Я не могу, Фуше не может, никто, никто не может. Вы говорите он диктатор? Да, он правит, потому что он может, он должен править. Гений этого калибра должен править, хочет он этого или нет. И мы должны воздвигнуть ему алтари, потому что он несет бремя правления, не узурпируя его привилегий, в отличие от любого короля на этой земле. Да, конечно, мы можем воздвигать ему алтари, вместо того, чтобы думать, как избавиться от него.
Вилат. Но одно с другим прекрасно сочетается.
Фуше смотрит на него с интересом.
Бийо. У римлян в этом было перед нами преимущество, они могли преклоняться перед героями, не уничтожив их сперва.
Присутствующие, нанятая избранная компания, не должны разыгрывать комедию возмущения. Только Вилат имитирует жесты хора, в отчаянии заламывая руки.
Бийо. Действительно, лучшее, что мы можем сделать, это воздвигать алтари.
Колло. Друг мой, разве не это происходит сейчас повсюду?
Вилат. [Голосом, которым они от него еще не слышали]. Гильотина тоже алтарь – Бийо. Возможно даже святейший. Стол, за которым Иисус той ночью превратил хлеб и вино и передал их своим ученикам, тоже был алтарем. Как бывший священник я знаю такие вещи. Так что пожалуйста, не надо угрызений совести.
Фуше [после короткой паузы]. Итак, мы дошли до сути; Бийо, ты совершенно не понял, что я говорил об ответственности. При твоей мегаломании этого следовало ожидать. Забудем об этом. Как получается, что здесь, в цитадели Комитета я обнаруживаю те же идеи трона и алтаря, что были у прежних владельцев. Для бесстыдного негодяя, который счел себя достойным вернуть трон и самому на него усесться, ты хочешь также, из чистой благодарности, воздвигнуть алтарь! О, человеческая душа! Но давайте оставим этот опасный вопрос, моя безобидная шутка завела нас слишком далеко.
Колло [через какое-то время]. Теперь вы отступаете и говорите о возведении алтарей, но только потому, что шесть недель вы дышали свободно, не чувствуя его рук у себя на горле. Возводите ему алтари! Человеку... человеку, которого вы, вы сами обвинили в лицо в измене. Возводите алтари слабовольному эпилептику, которого я однажды практически схватил за воротник и потряс.
Бийо. Не каждый день слышишь такие глупые обвинения. Я выскажусь яснее. Я ненавижу этого человека и считаю его узурпатором. Все верно. Мои убеждения не обсуждаются. Но я также способен оценить его ум, его политику. Содрогаешься когда думаешь об уничтожении такого удивительного Божьего дара.
Фуше. Хорошо, это, по крайней мере, искреннее признание. Это нужно сделать, но пусть это сделает кто-нибудь еще. Я и сам не осмеливаюсь. Действительно, господа, давайте оставим это. Давайте оставим.
Вилат. Ей-богу, Фуше, приди в себя. Как мы можем "оставить это". Это невозможно. Слава богу, тебе не приходится видеть эту неприкосновенную личность лицом к лицу каждый день. Он безжалостен, как иудейский Бог, но он бережет тебя! Ты держишь с ним дистанцию. Ты никогда не смотрел ему в глаза. Трудно даже упомянуть его имя. Но только попробуй подумать о ком-нибудь еще. «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них». Даже если он тихо сидит дома, возможно, сочиняя сонеты, его влияние по прежнему порабощает.
Колло. Вот как! Да любой помешенный или бандит внушает те же чувства.
Бийо. О нет, мы думает о разбойнике только потому, что мы его боимся.
Все остальные вместе. А о нем?!
Бийо. О нем мы тоже думаем со страхом...
[Невнятные смешки, которые он игнорирует.] Но этот страх гораздо более значителен; он естественен [?] Мы забываем о разбойнике, когда он перестает нам угрожать. Его вы... мы никогда не забудем [насмешливый ропот]. Мы связаны с ним всеми нашими жизненными нервами. Он человек высшего порядка, святой, как когда-то предпочитали называться такие люди. Он может стать чем-то большим, чем правитель или лидер, он мог бы стать отцом, патриархом в глазах двадцати пяти миллионов человек. Ладно, теперь он уже не таков. Потому что он эгоистичен. Это его ахилессова пята, язва на теле серафима. Его эгоизм экзальтирован, но этого только хуже. Он неверно использует свою силу, свой дар правления. Он любит толпу, но ненавидит человека; он жесток с отдельными людьми во благо общества. Да, он руководит нашими умами, обескровил наши мозги, в его руках мы разваливаемся на части. Он могущественный творец, его успехи изумительны. Произведениям, которым он создает не хватает одного: жизни. Полубог с детородной силой Приапа и все же бесплодный.
Вилат издает смешок, стараясь, чтобы в нем явно прозвучали вульгарные нотки.
Колло. Я умоляю, тебя, Бийо, держись фактов, или, со всем моим к тебе уважением – захлопни свои золотые уста. С тех пор как Дантон отправился в ад, все мы втайне размышляем, как осуществить некие... некие дальнейшие перемены. Но сейчас этот вопрос вышел наружу едва ли не нам назло. Долгое время мы были объединены общей целью. Сейчас, как вы знаете, общая опасность даже больше укрепила эту связь. Уже шесть недель мы живем в состоянии невыносимой неизвестности, возрастающей с каждым днем; с изумлением осознавая, насколько мы зависимы и беззащитны.
Бийо. Довольно. Эти факты нельзя выразить словами. Но вы, вы – восемь человек, на которых возложена ответственность, не видите, что творится вокруг. Не можете ничего сделать, только дрожите за свою драгоценную жизнь! Возможно, моя точка зрения безумна, но ваша – позорна.
Вилат. Тебе волнует, разделяют другие твое мнение, или нет?
Бийо. Волнует. Теперь, когда Республика больше не существует, я ищу ее сияющие следы в каждой душе. Все, что соприкасалось с ней, должно быть чистым и острым, кристально чистым. А вместо этого...
Фуше. Ты все еще не понял Бийо, что человек это не минерал. Если даже мы придем к согласию на счет вещества, из которого он состоит, пусть оно будет немножко менее чистым. Но какие различные формы может принять минерал! Насколько они интереснее! Восемьдесят девятый год принес с собой достойную сожаления моду относиться к людям, как к драгоценным камням и соответственно их обрабатывать. И вот результат.
Дорогие друзья, человек слишком похож на свинью, он не может не выпачкаться в грязи и навозе. Вы приготовили для него хрустальное жилище из снега и льда. Не удивляйтесь, если счастливец за ночь замерзнет насмерть.
Бийо. Да... Фуше. Хвала небесам лишь немногие обречены видеть и думать именно так.
Вилат. Ты хочешь сказать, он прав?
Бийо. К несчастью, факты на его стороне. Небольшая часть человечества имела смелость попытаться превратить человека в... человека. Но эксперимент был неудачен. Результат тысяч лет калечивших человека не может быть исправлен в несколько дней. Возможно чрезмерные усилия произвели гибельный эффект на народ. Возможно, было бы лучше, если бы все мы, правители, не были моложе сорока лет. В любом случае мы безвозвратно утратили свою свободу.
Вилат. Чем скорее мы стащим этот труп с трона и погребем его, тем лучше.
Фуше. Хорошо, Бийо, значит мы идем к тому, чтобы открыто признать над собой диктатора.
Вилат крестится и вскакивает на ноги. Фуше кивает и улыбается пораженному Колло.
Бийо. Не надо меня провоцировать. Я уже все сказал. Но все же он достаточно силен, чтобы править без регалий. Он также единственный, кто может поддерживать видимость Республики. Республика живет лишь в нем самом, но живет достаточно полной жизнью, чтобы справиться со всеми народами Европы.
Вилат. Куда это нас приведет?
Бийо. Куда приведет? А у тебя есть хотя бы малейшее представление, куда мы несемся? Когда государство внешне выглядит столь блистательно, а изнутри бьется в конвульсиях, как земляной червяк, разрубаемый на тысячи частей, мы, единственные оставшиеся вожди, идем по нехоженой дороге, в неизвестном направлении.
Вилат. В этом случае, Бийо, я не понимаю, почему тебе не признать верными любые средства, которые помогут свалить этого человека, почему ты не ищешь любой шанс, почему...
Фуше. Да, почему, ведь ты сказал, что даже жирный Бурбон лучше, чем такая Республика?
Бийо. Когда я такое говорил? Напротив, я очень сомневаюсь, что даже ограниченная монархия будет лучше, чем наша Республика, хоть она уже и мертва. Почему я не хватаю его за горло? Я уже говорил, я себе не доверяю. Он единственный гений, которого даровал нам ад. Мы видели его в действии: Второй год Республики – его работа, как ни трудно нам это признать. Я всматриваюсь в его теперешнее состояние и, повторяю, я не доверяю себе. Я ненавижу его всем сердцем, но не как вы, в вас есть только обычная ненависть слабых, которые вынуждены действовать. Я стал ненавидеть его только с того момента, когда разрушился смысл нашего существования. С того вечера, когда мы все вместе, и каждый в отдельности, пришли в глубине души, к выводу, что революция победила напрасно. Удар, подобный этому, оставляет следы. Я не могу понять, как мы его пережили. Мы по-прежнему оглушены. В наших душах начали прорастать странные всходы. Мистический эгоизм стал развиваться в нем, устойчиво, в пустоте, вызванной его падением. Он докатился до самообожествления, он окружил свою душу безумной любовью, карикатурой на поклонение богу. Это ужасно. Неизмеримая ненависть заменила во мне высохший источник жизни. Это ненависть направлена на него, потому что он потерпел поражение. Потому что он оказался неравен своей задаче. Потому что человеческое ничтожество опутало его, как это произошло со всеми остальными. Именно в этом единственная причина, почему, наслаждаясь чужими неудачами, вы все могли любоваться моими постоянными столкновениями с ним, поэтому я атаковал его нервы день за днем, снова и снова.
Колло. Ты считаешь его сумасшедшим?
Бийо. Пока нет, но, возможно, он к этому идет. Это уже очень опасно, когда человек преклоняет колени перед божеством в самом себе. И он увлекся таким богослужением. Он знает только, что, как тот, в ком заключен дух революции, он не может проиграть. Он действительно считает себя хранителем святых даров. Он, а не тот молодой энтузиаст, который из любви к нему хочет завоевать весь мир. Для того, чтобы не допустить профанации, он поддерживает из последних сил форму, мертвую форму, являющуюся Республикой только по названию. И: apres moi – le deluge.
Фуше. Ты может быть прав насчет его безумия. Но, Бийо, те, кто поклоняются сами себе, стремятся к изоляции не на высотах, куда трудно добраться, и где их превосходство каждый день подвергается испытанию, но в тихом уединении, как отшельники. Наш уважаемый коллега, имя которого видимо могут называть лишь первосвященники, поклоняется не себе, но своему созданию. Это более опасно, более человечно, и гораздо более вероятно. Он придумал свою Республику. Он ее создал, он в нее безумно влюблен. Ему кажется, что он не может даже умереть без нее. Он знает, что сон закончился, и что его карточный домик рассыпался на кусочки. Он это знает, но он держит это в тайне, обманывая себя, считая, что никто, кроме него, не знает об этом. Ты прав, когда говоришь, что он соблюдает приличия.
Он, зная, что жизнь разрушает руины, выплавляет из них вновь другие, столь же кратковременные структуры... Как овчарка, охраняющая тело хозяина, он не позволит земле взять то, что принадлежит ей. Республика гниет и заразит весь мир, если она не порвет с ним и, как справедливо говорит Вилат – не погребет его.
Это, однако, будет нелегко. Его интуитивная бдительность в самом деле вещь необычайная, и сделать что-либо против его воли вряд ли возможно. Действительно, ситуация критическая.
Бийо. Но ты говоришь, да с такой уверенностью, что с ним покончено.
Фуше. Да, с ним кончено. Но такой, как он не отойдет мирно в вечную тишину. Он сначала попытается организовать по себе такие поминки, что люди запомнят их надолго. Я вижу как это будет: его цель – взорвать Францию как пороховой магазин. Не систему управления, конечно, это ничего бы не стоило, но само государство. Это звучит очень романтично: потому, что его любимая Франция не достаточно сильна, чтобы быть Республикой, пусть она лучше умрет, чем вернется в бордель монархии. Тот, у кого была неверная возлюбленная, кто страдал из-за нее, может легко представить себе его настрой.
Вилат. [тупо]. Он не имеет права!
Бийо. Любовник, размышляющий, что правильно а что неправильно, был бы евнухом.
Колло. Но он не может этого сделать!
Фуше. В самом деле?
Подумайте, господа, почему Франция еще не распалась на части? Вы сами дали ответ: во-первых, из-за неожиданно благоприятной военной ситуации, во-вторых, потому что существует Комитет, плюс пять или шесть любителей, не говоря уже о нем, Неподкупном. Если бы он, этот spiritus movens, отошел в другой мир, сначала ненадолго настал бы хаос, но, в конце концов, освободившиеся лидеры пришли бы в себя и помогли стране найти новую, более практичную форму правления. С другой стороны, если бы Господь вдруг призвал весь Комитет на небеса, то Франция осталась бы обезглавленной. О результатах несложно догадаться: в стране – Последний Суд, на фронтах поначалу долгая пауза в боевых действиях, когда инструкции перестанут поступать из Парижа, затем каждый генерал будет стремиться использовать общее смятение, чтобы очистить для себя путь на императорский трон. Если все пойдет хорошо, через три недели после того, как Республика будет гильотинирована, позорно изгнанный король Пруссии сможет сказать своему конюшему, что вот этот зал в его распоряжении.
Вот его план. В одно прекрасное утро он появится здесь, потребует головы своих коллег по Комитету, получит их и никогда не придет снова. Достигнув цели, можно с удовлетворением совершить самоубийство.
Колло. Но... Какие у тебя основания думать, что это входит в его намерения? Похоже, ты зашел слишком далеко...
Фуше. Я знаю одно: последние несколько дней за всеми выдающимися людьми следила стая шпионов. Кроме того, я знаю, что это из-за него добрый Карно, мозг армии, попал в опасную ловушку. Его гений позволял ему вмешиваться достаточно часто в область стратегии и тактики, всегда с хорошими результатами, теперь, он напротив, подсказал бедному Карно адскую идею. Инструкция, придуманная таким образом, была направлена в Самбро-Маасскую армию, она может стоить нам всей кампании. Однако не это было целью интриги, а то, что любимый молодой ученик получил новости ко времени, изменил приказы, как он счел нужным, и послал в Комитет донесение обо всем, которое может стоить бедному Карно головы.
Долгое молчание.
Бийо. Какое донесение? Я не видел ничего подобного.
Фуше. Оно прибыло сегодня рано утром, друг. Вас обоих здесь не было, а те, кто прочел его – онемели. Карно только что дал мне прочесть эту записку. Завтра вы сможете судить сами.
Бийо [вдруг оборачивается]. Почему бы тебе не взбунтоваться? Почему не перестать быть трусом хоть в этот раз? Неужели так опасно – устранить этого человека? На чем в действительности основана его власть? Не на деньгах, не на поддержке сторонников – на самом деле, ни на чем! И все же страшное напряжение, порожденное его правлением, уже невыносимо для всех, для целой нации! Трудно добраться до правителя здоровой страны – если он подлинный правитель. А до него, навязавшего себя сопротивляющемуся народу, наперекор духу времени и природе? Его создание безжизненно. Оно больше не говорит от его имени. Его создатель стоит обезоруженный, беззащитный. Он держит нас, Париж, всю Францию, под контролем – одним своим взглядом. Вот как обстоят дела. Чтобы защитить себя, чтобы навязать свою волю у него нет ничего, буквально ничего кроме пары светло-зеленых глаз. Вы начинаете дрожать, вы падаете в обморок, когда он бросает на вас взгляд. Вы, лидеры Франции, здесь, в Комитете, будете послушно следовать его прихотям, если моя воля и ненависть не защитят вас от него. Вы никогда не замечали, как он вздрагивает, когда неожиданно появляется курьер, когда в дверях возникает незнакомое лицо. Он прекрасно знает, что его Республика – это иллюзия, и что всей силы его отчаяния недостаточно, чтобы ее сохранить, когда народ это поймет и выскажет. Он дрожит при виде каждого гонца, любой посетитель может принести новую весть, о том, что чей-то здравый смысл пробудился. Это все, что потребуется, чтобы в три дня 25 миллионов людей проснулись от гипнотического сна. Только представьте, на что похожа его жизнь! В любой час дня может зазвучать труба, зовущая на Страшный Суд. У вас перед ним дрожат коленки, но как должен бояться он сам! Ужас смотрит на нас с лица, на которое вы не смеете поднять глаза.
Вилат. Одним словом, это состязание. Тот из противников, кто сломается под тяжестью страха, проиграет.
Бийо. Ребенок может свергнуть его. Он не был бы человеком, если б еще мог защищать себя, он просто призывает к себе смерть. Только подумайте: может быть одного сигнала будет довольно, чтобы весь Париж вопрянул и разорвал его на кусочки... Но вы не можете подать этот сигнал. Вы подчиняетесь воле хозяина. Против вашего желания слуга, сидящий в вас, кланяется ему. И он просто обязан править, хочет он того или нет, природа создала его для этой цели. Такие люди не умирают в бою, восстания против них не удаются. Вот почему все подлинные правители умирают от рук убийц, не побежденные, но удивленные ударом в спину.
Это дастся вам легко. Его создание разваливается. Над головой висит тяжчайшее проклятие – бессмысленность. Сама природа предрекает ему погибель, так как он не будет воздерживаться от убийства. В нем больше не осталось жизненной силы. Ваш животный инстинкт жизни имеет все шансы на успех. Вы только должны понять, что должны исполнить свой патриотический долг. Призовите свой удобный героизм трусости и воткните в него нож где-нибудь в потемках.
Колло. Вздор! Это ты, ты, маскируешь свою трусость прячась за дикими галлюцинациями! Ты дрожишь перед ним так же, как и все остальные; но они, по крайней мере, это признают. Из несчастного, конченого человека, сломленного переутомлением, делаешь индуистского бога зла.
Это нелепо, Бийо. Когда я слушаю тебя, и вижу перед собой это зеленую физиономию покойника, дикие, блестящие глаза, с расширенными зрачками, сероватый цвет лица, который у него иногда появляется в предрассветные часы, когда его взгляд просто умоляет о пощаде.
Знаешь что? Мне смешно. В нем заметен страх, да-да; не страх полубога или титана, но тот же, что и у нас: страх уничтожения. Кроме того, он живет в постоянном страхе внезапного физического срыва. Геракл-эпилептик с чахоточными легкими.
Вилат. Вы оба так забавны. Вы бросаетесь все теми же снарядами вперед и назад. Но, уважаемые господа, по правде говоря, этот Неприкосновенный стал Спасителем, тем более что эта роль ждала своего исполнителя. Бийо, как просвещенный человек, предпочитает говорить об индуистском Шиве. Женщины у рыночных прилавков и обычные рабочие, копающие канавы, держатся за старого доброго Сына Божьего. Вы бросаете оскорбления друг другу, и каждый хочет, чтобы другие нанесли удар первыми. Но, господа, человек не может ничего сделать против религии. Только весь народ может преодолеть ее и отказаться от нее. Каждый из вас скорее потеряет голову, чем совершит настоящее кощунство, подымет хоть палец на Неприкосновенного. Вот как обстоят дела.
Колло. В самом деле. В результате ад нашей неопределенности кажется бесконечным. Он должен закончиться в лоне нашей любимой вдовы-гильотины. Мы все ждем этого; он, как и мы, с растущим нетерпением...
Шум снаружи, они вздрагивают, затем цепенеют в неподвижной сосредоточенности.
Бийо. Ты становишься бледнее, чем он, стоит только мыши прошуршать
Колло. Да, черт возьми, кто в этом сумасшедшем доме может держать нервы под контролем? Это чудо, что у меня еще нет нервного срыва, как у всех остальных...
Вилат. Ситуация на самом деле – хм... Внушающая опасения. Ощупывать свою шею, чтобы убедиться, что она цела, все время думать о Вдове. Никогда не строить планы на завтрашний день...
Ваш Бог совсем не так беззащитен, Бийо. На мой взгляд, тот неплохо защищен, кто поставил между собой и своими оппонентами гильотину.
Бийо. Вы очень боитесь его, не так ли? И ты знаешь, что стиснутые в когтях его власти, вы не можете наслаждаться тем, что ваша голодная толпа зовет жизнью. Вы буквально разрываетесь от желания устранить его. Но его взгляд не оставляет вас, и этого достаточно, чтобы парализовать ваши мозги и руки. Если бы он заснул, хоть раз, вы могли бы запутать его, как Гулливера, в сеть ваших бесконечных интриг, но он не собирается отдыхать. Таким образом, вам остается только замышлять убийство, оставаясь в его тени, и устанавливать адские машины на дороге, по которой он только что прошел. Но и такая искренняя попытка будет ли иметь место? Боже мой! У вас был шанс только с делом Тео, но вы доверили его трясущемуся старику Вадье, и ученому пуделю Бареру, что гарантировало виртуозное фиаско с самого начала. Какие идиоты! Это дело привлекало внимание. Безвредная секта женщин-фанатичек предоставила вам уникальную возможность заявить так, чтобы вся Франция услышала: человек, который держит в руках судьбу всех нас – безумен. – Это было бы уже что-то. И что же вы из этого сделали? Барер не может взяться за что-нибудь серьезно. Барер боится собственной дикой смелости, когда видит презрительную улыбку Неприкосновенного. Барер не может поставить себя под угрозу, пока не будет абсолютно уверен в победе своей партии. А Вадье! В его голове революция превратилась в непристойный романчик, а ее лидер в порочного евнуха, как сам Вадье. Он стал рассказывать о том сплетни и подумал, что люди на трибунах будут смеяться. Тогда он рассказал несколько забавных анекдотов в шутливом стиле. Париж посмотрел и пожал плечами. Дело, таким образом, окончательно похоронено. Те немногие, кто были в курсе событий, были восхищены, но посмеялись они только над вами. Человек, которому грозила опасность, конечно, не сказал ни слова: не стоило ему мешать глупости, настолько очевидной для всех.
И это была ваша атака на тирана.
Колло. Это правда. Фуше прав: в этом случае коллективные действия целесообразны. Но я не считаю, что нужно привлекать массы. Он – человек умный, опытный, очень хитрый, но некоторые из нас могут сравниться с ним в этом отношении.
Вилат [вполголоса]. Колло д'Эрбуа, например.
Колло [раздраженно]. Естественно, я тоже как член Комитета. Так как мы spiritus movens или, как говорит Бийо, единственный целый орган Республики. Как группа, мы можем избавиться от него. По всем правилам искусства, для этого нам нужно только стать слепым орудием его воли. Попробуем выполнить его программу по графику во всех подробностях, как машины, без каких-либо изменений, без учета ситуации в любой момент. Давайте выйдем за пределы действительности, давайте перейдем в царство абсурда. Он скоро потеряет контроль над злыми духами, которые вызвал. Он утонет в крови, как муха, тяжесть террора в течение нескольких дней изменит весь баланс вещей.
Бийо. Да, террор, загнанная кляча всех некомпетентных дураков!
Фуше. Ты знаешь, Колло, вы не должны забывать о его, теперь подтвержденном, божественном происхождении. Лично я думаю, что террор демонстрирует это весьма наглядно. Число казненных растет каждый день, и все же наш божественный ребенок не проявляет каких-либо симптомов удушья.
Вилат. Ах, когда Бог жаждет крови...
Бийо. Он совсем не жаждет крови! Что ты болтаешь?
Вилат. В любом случае он лучший пловец из всех нас. Париж тонет, тонет Франция, но он спокойно сидит со своими верными друзьями и размышляет о путях дальнейшего облагораживания человечества.
Бийо. По правде говоря, Колло, твоя идея достойна кого-то вроде Вадье: выполнить его программу до абсурда! Но мы ничего не можем сделать ничего другого. Он потерял контроль над своим злым духом давно, и его это устраивает, потому что, в отличие от нас, он хочет взорвать все предприятие. Государство с грохотом катится вниз, как взорванная порода, вы хотите ускорить это падение и оказываете этому преступному Цезарю лучшую услугу на земле!
Вы хотите, чтобы он задохнулся в крови. Легче сказать, чем сделать. Я думал об этом тоже, пока я не понял, в каком положении мы оказались. Я тоже приветствовал мысль о терроре, как проклятом последнем прибежище. Я хотел поднять в массах их инстинкт самосохранения и направить его против их хозяина. Мне удалось получить контроль над Комитетом Общей Безопасности и протолкнуть законопроект от 22 прериаля. Роковая, глупая ошибка с моей стороны. Я позволил высвободиться ярости террора. Теперь я поставляю доброму Фукье его ежедневную порцию повесток, и мне хочется разбить себе нос каждый раз, когда я вспоминаю об этом подвиге, то есть приблизительно сорок пять раз на дню. Когда я думаю о наших действиях в последние несколько недель, меня бросает в дрожь. Дело дошло до точки, когда я проклинаю себя за каждый свой вздох, но я ничем не отличаюсь от вас. Мы сделали все что могли, чтобы привести его к его гибели, и каков результат?
Молчание.
Вилат [странным голосом]. Бийо, я не понимаю. Что ты имел в виду, говоря о терроре и прериальском законе?
Фуше. Этого достаточно, дети. Я знаю, что если намечается рубка голов, мы в очереди следующие. Я не могу ошибиться. Уничтожение его одного – необходимое условие чтобы другие остались в живых. Слава Богу, у Неприкосновенного есть определенные принципы и ему требуется предлог, чтобы "представить вас людям", как гласит формула. Дело в том, что он сделает это без суеты, не как 2-го июня. Он уже давно отказался от любых ограничений. На следующий день он появляется в Конвенте, только одного слова – от вас или от него, будет достаточно чтобы секции потребовали наши головы. Просто вспомните о жирондистах!
Вилат. Вы считаете, он вернется?
Колло. Тогда нам конец!
Фуше. И еще одно. Вы знаете, непомерные требования который народ научился предъявлять своим представителям. В любой момент вы можете быть привлечены к ответственности. Я спрошу: кто из вас в состоянии дать подробный отчет о своих личных делах, не испытывав неудобства?
В зале гудение, как будто там рой комаров: это кровь пульсирует в четырех человеческих организмах.
Кто-то за дверью колеблется, по-видимому прислушиваясь; напряжение растет с каждой минутой. Вилат перестал дышать, приоткрыв рот. Лицо Бийо вновь принимает страдальческое выражение. Колло становится пепельно-серым. Фуше, возможно, хуже всех, поскольку среди этой Компании трепещущих обломков он наиболее нервный – он сидит с каменным лицом, выражающим абсолютную, зловещую пустоту. Кажется, он спит с открытыми глазами. Он не бледнеет, но кровь, которую он сдерживает в жилах с ловкостью факира, кажется затвердела под кожей. В разгар этой тишины, которая, кажется, длится вечность, дверь открывается, и появляется Барер. Удивленное гробовое молчание. Увидев его, Колло и Вилат с облегчением разражаются смехом. Даже Фуше и Бийо улыбаются. Барер присоединяется к ним с удовольствием, смех захватывает его, принося облегчение.
Барер. О, братья, как я благодарен вам за ваш смиренный вид! Шесть недель я не видел ничего подобного. Это хороший урок. [Кланяется снова] Колло, ты выглядишь прекрасно с твоим лицом Аммона, а ты, Фуше, выглядишь, неописуемо. Просто неописуемо
Фуше [вежливо и с достоинством]. Я рад приветствовать тебя.
Колло. Теперь слушай, Барер. Легко тебе смеяться так бесстыдно. Ты знаешь, мы привыкли и к кое-чему похуже. Но на твоем месте я бы себя вел... менее нагло.
Барер [его лицо в свою очередь сереет]. Что случилось?
Колло [не отводя от него взгляда, очевидно, желая подшутить над ним]. В принципе мы не называем что-нибудь по имени, будь то лицо или предмет. Тот, кто чувствует себя виновным, пусть консультируется у своей совести. Провидение сделает все остальное – по воле Сансона.
Барер [теперь он один не улыбается]. Тогда скажите мне, что...
Колло [решительно]. Есть у нас определенные господа, которые пренебрегают общественным мнением. Это большое несчастье. Каждый, чье сердце, болит за Отечество, давно предложил свои кюлоты на алтарь свободы. Но эти господа не только этого не сделали, но и бесстыдно демонстрируют свою княжескую роскошь перед народом.
Барер. Разве прериальский закон запрещает иметь хороший вкус?
Колло. Пока нет, в данный момент нет, но это вызывает общественное возмущение. Это связывается уже давно с пресловутой контрреволюционной деятельностью. А ты, мой друг, вызываешь общественное возмущение с каждым своим вдохом.
Барер. И что же?!...
Колло. И то, что я настоятельно призываю тебя побеспокоиться. У тебя плохие отношения с высшей властью.
Барер. Откуда ты это знаешь? Скажи мне!
Фуше. Во-первых, ты должен осознать ситуацию. Ты похвастался своим новоприобретенным богатством перед самой чувствительной аудиторией: парижским пролетариатом. Но, между нами, мой друг, твоя аудитория, помимо жажды красоты, имеет также другие потребности, и хотят, чтобы все эти потребности были всерьез приняты во внимание. Они не так глупы, чтобы ожидать от своих представителей конкретной помощи. Они ожидают, однако, что те будут действовать, как если бы пытались помочь. Народ существует для того, чтобы его можно было использовать для наших целей; взамен он хотел, чтобы к нему относились серьезно и с состраданием: справедливое требование. И так горе тому, кто заденет его чувствительность! А ты, мой друг, постоянно раздражаешь народ в течение последних четырех лет.
Колло. Не только народ! Ты также восстановил против себя всех выдающихся людей в правительственных кругах. Посмотри вокруг: ты окружен врагами.
Фуше. Ты никогда не думал, как иногда необходима поддержка своих сторонников?
Барер. Сторонников... Для чего?
Фуше. Для чего? [Молчание] Для защиты Республики.
Барер [лихорадочно]. Прекратите этот бред! Что случилось? Я атакован? [Молчание] Ну, скажите мне, черт возьми!
Фуше. Садись, Барер. И обуздай свое справедливое возмущение. Коварный план был составлен против тебя.
Барер дрожит от возмущения.
Вилат. Барер, ты случайно не слышал о предполагаемом проскрипционном списке, циркулирующем среди толпы депутатов "болота", прошу прощения: центра. Они говорят, что он извлечен из самого секретного нагрудного кармана тирана, откуда молодой патриот украл его, рискуя жизнью. Так что теперь каждый может прочесть, когда ему собираться, чтобы подняться по лестнице и положить голову в небольшое отверстие...
Барер [поворачивается и смотрит на него, Фуше улыбается, поддерживая остальных]. И...
Вилат [опускает глаза]. Ну, мы только что слышали, что этот список... Твоя работа...
Барер [чуть вздрагивает и застывает, пораженный. Долгое молчание]. От кого...
Вилат [не подымая глаз]. От кого? От него.
Можно услышать тяжелое дыхание Барера, полное страдания, пока Вилат, красный, как турок, не начинает смеяться. Трое других присоединяются к нему. Барер теряет дар речи от удивления.
Колло. Да, он всегда смеется последним... [Вне себя, но уже захвачен их весельем.] Что за наглость! А я чуть не получил удар! [Смеется с другими]
Фуше. Это сверхъестественно, как хорошо мы можем себя развлечь...
Внезапное, полное молчание.
Барер [напряженно]. В самом деле, Фуше, это нехорошо с твоей стороны. Среди всех страхов, которые мы в теперь переживаем каждый день, нервного напряжения и постоянной опасности, ты лишаешь нас невинного отдыха, нескольких минут, дающих облегчение усталому сердцу.
Фуше. Я завидую твоим крепким нервам. Мои нервы отказали сегодня после усиленной работы.
Барер. Сегодня?
Фуше. Не кажется ли вам, что именно этот день был невыносим? Нет больше воздуха, пригодного чтобы дышать на территории всего города и у меня есть ощущение, что я постоянно под наблюдением. Это неприятно.
Колло [смеется]. Ничего нового! Его шпионы следят за каждым из нас...
Фуше. Да. Разве это не действует на нервы?
Колло. Не сильно. В любом случае, последние десять дней я ни разу не спал дома.
Барер. Ну, это было немного странно на первый взгляд. Но вскоре я понял, как заметны мои тени. Сейчас я привык к ним. Но догадайтесь, кого я только что встретил.
Колло. Прошу тебя, что нам за дело до твоих любовных похождений?
Барер [смеется]. Ах, вы не поняли! К сожалению, это не женщина.
lФуше [к окну]. Это не говорит нам ничего...
Вилат. Армейского поставщика? Банкира? Брокера?
Барер. Кого-то совсем другой.
Бийо. Можно ли еще найти кого-то другого в Париже?
Фуше [вкрадчиво мурлычет]. Конечно же не… Сен-Жюста?
Смятение.
Вилат. Но он далеко!
Колло. Его нет в городе!
Барер [взволнованный]. Господи... Сен-Жюст со своими теориями бушует на Северном фронте, благодарность и слава Небесам за это. Действительно, что нам сейчас нужно – так этот опасный зверь среди нас.
Нет, господа. Я имел честь сопровождать саму Верховную особу.
Фуше. Аа! Расскажи нам.
Бийо. Почему он бродит по городу, и так поздно ночью?
Колло. Что? Он уже решился выйти на улицу? Так явно?
Барер. Я хотел бы посмотреть, как можно выйти на улицу незаметно. Ваши предположения совершенно правильны. Встреча с ним увенчала мой "рабочий" день, исполненный самых ужасных неудач. Я просто уходил с Пале-Ройаль...
Вилат. [с состраданием]. Тебе и там не повезло?
Все смеются.
Барер. Нет, я еще не пал так низко. И я должен сказать, что никто не может сравниться с этими парижскими шлюхами. Несмотря на это, мои отношения с ними оставляют меня безразличным. Я не знаю, почему.
Колло. Хм. Тебе нужны новые ощущения. Любовь не должна быть… однообразной. У нас есть высочайший пример перед глазами.. . .
Бийо [как будто не верит своим ушам]. Что ты говоришь?
Барер [улыбается]. Ах, ты ревнуешь? Пустая трата времени, Бийо. Ты никогда не найдешь благосклонности в его глазах. Просто посмотри на себя в зеркало. Не даром природа создала одного единственного – Сен-Жюста...
Бийо [почти с ужасом]. Боже, как вы все убоги...
Барер [смеется, не без дружелюбия]. Почему? Именно эта причуда в его вкусе, она указывает на божественное происхождение. Просто подумай об Ахилле...
Фуше. А теперь скажи нам, что произошло.
Барер. Не так много можно рассказать. Мы столкнулись друг с другом на улице. Он пропустил меня: мне повезло, потому что он мчится со скоростью снаряда. Он извинился, признал и поприветствовал меня.
Колло. Он... приветствовал тебя... первым?
Барер. Да.
Бийо. Любезность достойная короля. О чем вы говорили…
Барер. Что за вопрос! О чем мы могли бы говорить, встретившись случайно, объединенные и одновременно разделенные столь многими жизненно важными вопросами? О погоде, театре и моде.
Бийо. У тебя не хватило мужества, чтобы удивить его важными, и потому неожиданными, вопросами? У тебя не будет другого шанса, чтобы разобраться в ситуации.
Барер. Попробуй удивить его. И тогда я не буду чувствовать, что ставлю под удар мою голову, которую я, впрочем, должен потерять в любом случае. Я очень легко получаю мигрени, с ним, в качестве партнера для дипломатических речей. Я только спросил его, прежде чем мы расстались, как он себя чувствует. Он ненавидит эту тему, поэтому коротко ответил, что с ним ничего и не случалось. Он сказал, что с ним все хорошо, что он и не был болен, и что он дал себе передышку, не чтобы избавиться от усталости, а чтобы ее предотвратить.
Фуше. Это высокомерие в королевском стиле. Только великие могут быть такими стыдливыми. Это становится похоже на него, не так ли?
Барер. Что ты имеешь в виду?
Фуше. Я хотел бы вывести вас из спокойствия. В самом деле, окончательно и однозначно, он дал вам понять следующее: "Я оставил вас в покое на некоторое время, чтобы узнать, как далеко вы зайдете в своих заблуждениях. Теперь вы все в моих руках и не должны больше притворяться".
Колло. Что-то в этом есть.